К 31 мая, примерно три месяца спустя после начала войны, Генеральная прокуратура Украины зарегистрировала более 15 000 предполагаемых военных преступлений, от 200 до 300 в день. Установлено не менее 600 подозреваемых, начато 80 судебных процессов. Оккупация киевских окраин закончилась. Все, что творилось в течение того месяца, ставшего свидетелем жестокости русской армии, только сейчас начинает раскрываться.
Алина варит кофе, разливает его и смотрит на детскую площадку под домом. Она понимает, что к ней пришли для разговора, но ей нужно выкурить сигарету, молча, не говоря ни слова. Затем она берет телефон и показывает нам видео. Это русские танки, они ездят кругами по двору с задранными вверх дулами пушек, нацеленными на ее окна, а она снимает их из-за занавески. 27 февраля в Бучу вошла колонна военной техники с людьми, гранатометами, боеприпасами и продовольствием. По словам жителей этих населенных пунктов, танков было более 200 штук. Их целью был Киев, где они собирались свергнуть действующую власть.
Буча – столичный пригород в 25 км от Киева, где до войны проживало около 36 000 человек. Он представляет собой жилой район, где закрытые кондоминиумы соседствуют с социальным жильем. Дом Алины Кошовой небогат. В гостиной еще спит ночным сном ее 15-летняя дочь.
«На той площадке лежали трупы», — рассказывает Алина. — Почти все мужчины, насколько я могла видеть. Была еще женщина, из соседнего дома. Она тоже здесь погибла. Вышла наколоть дров. Увидев русских, она спрятался за дверь, только они ее увидели и выстрелили». Дом, где она жила, находится на улице Яблунской, улице яблонь. А сейчас она однозначно ассоциируется с трупами, которые тогда никто не смог забрать. 30 марта в полукилометре отсюда украинские военные обнаружили тела 12 человек. Ранее «Нью-Йорк Таймс» опубликовала их снимки, сделанные со спутника компании Maxar. Кто-то лежал, убитый рядом со своим велосипедом, у другого, с пулевыми отверстиями в спине и голове, были связаны сзади руки. На другой стороне дороги находится стекольный завод, в котором обосновались русские, и где позже были обнаружены трупы, один без головы, которая лежала обожженная неподалеку от тела.
Во время оккупации в многоквартирном доме Алины проживало всего 17 человек, большинство из них люди пожилые и немощные для того, чтобы собраться покинуть город. На обочинах улиц Бучи свалены десятки автомобилей, раздавленных гусеницами танков. В некоторых до сих пор находятся тела оккупантов. Мы проехали мимо все еще сидевшей за рулем своего авто женщину, обезглавленную очередью из крупнокалиберного пулемета.
В доме еще оставались жители, но его все равно разбомбили. «Минометный снаряд разрушил часть квартиры мужчины, который жил на 8-м этаже. Он находился внутри. После автомобильной аварии ему ампутировали обе ноги, и он не мог перемещаться по квартире, чтобы хоть как-то укрыться от бомбежки. Однако мужчина выжил, вместе с женой».
Алина готовила еду для одной семейной пары и еще для нескольких человек. В свои 40 лет она здесь была самой молодой и активной. «Уезжать из города всегда было опасно: за мирными жителями охотились многочисленные снайперы, машины людей обстреливали… Мы предпочли остаться, моя дочь тоже не хотела уезжать. Я купила топор, чтобы защитить ее, когда начали ходить слухи о том, что русские делают с девушками».
«Я решила, если они постучат в дверь, я буду здесь, с топором, что бы потом ни случилось. Они все про всех знают», — говорит нам Алина Кошова.
Изнасилование — это оружие войны, которое ранит тело и душу. Телефон доверия, созданный уполномоченным по правам человека Людмилой Денисовой, зафиксировал уже сотни звонков. Десятки неправительственных организаций собирают доказательства, и каждый день офис Денисовой отправляет отчет в Международный уголовный суд. Одна из психологов, работающая на этой линии помощи, Александра Квитко, рассказала с разрешения родственников пострадавших, несколько их историй в интервью «Немецкой волне». 14-летняя девочка забеременела после того, как была изнасилована российским солдатом, и не может сейчас сделать аборт по медицинским показаниям. Иначе она рискует погибнуть. 18-летняя девушка предложила, чтобы изнасиловали ее вместо ее младшей сестры, на что солдат ответил, что сестру тоже изнасилуют, потому что «это то, что будет со всеми нацистскими проститутками», - рассказала она психологу. Женщина с простреленной головой, голая, с полушубком на плечах была найдена в подвале дома супружеской пары, бежавшей из города еще в первые дни войны. Вокруг тела валялись презервативы.
Жертвами, по информации, обнародованной аппаратом уполномоченного по правам человека, являются не только женщины, но и мужчины, а также дети обоих полов. Существует ряд организаций, собирающих свидетельские показания о преступлениях на сексуальной почве. Amnesty International — одна из них. Однако в первом докладе этой организации о потенциальных военных преступлениях вокруг Киева рассматриваются и другие аспекты конфликта. Глава следственной группы Донателла Ровера беседовала с корреспондентом Expresso в Киеве в день обнародования первых доказательств, «очевидных», как говорится во вступительной части доклада. «Из произошедшего в Бородянке самое вопиющее — это интенсивные и беспорядочные обстрелы жилых домов. В Буче наиболее распространенным преступлением были групповые казни».
Дальше, на северо-западе, в Харькове, втором по величине городе страны, ситуация иная. «Речь идет о кассетных бомбах и о том, что украинская армия производит удары из городских районов, делая их таким образом ответными мишенями для россиян», — говорит глава следственной группы. При запуске эти снаряды распадаются на десятки или сотни зарядов. Часто это приводит к тому, что погибают или получают ранения мирные жители, уже после обстрела, от контакта с ними, как с миной. «В Харькове и в Бородянке мирные жители жалуются, что украинцы совершают обстрелы российских позиций из жилых районов. Это представляет собой нарушение международного гуманитарного права. Мы также получили видео и смогли удостовериться в правдивости некоторых из свидетельств, демонстрирующих акты насилия над российскими военнопленными», — говорит Ровера.
Есть одна проблема: последний протокол, который Украина подписала с Международным уголовным судом, не предусматривает расследования военных преступлений, совершенных украинской стороной. Директор Amnesty International Агнес Калламар резко осудила эту ситуацию в день представления первых доказательств совершенных преступлений. Находясь в Лиссабоне для сбора средств, украинская Amnesty International признала, что, возможно, непросто говорить с украинцами об актах насилия со стороны бойцов ВСУ, которых они считают героями, но при этом она не сомневается в правильности избранного пути: «Люди очень обозлены, однако у нас есть все инструменты для расследования преступлений с обеих сторон. Очень важно, чтобы мы были справедливы ко всем пострадавшим», — сказала Калламар в интервью Expresso 16 мая.
Соседи, решившие уехать, оставили Алине продукты – мешки картошки, консервы. Одна семья оставила ключи от дома, где Алина нашла муку и сахар, из которых потом пекла блины. «Во время оккупации мы не получали гуманитарной помощи, русские редко кого впускали и выпускали, ели раз в день, кипяток с картошкой». Вода в Буче кипятилась на костре, часто в гаражах, на дровах, тех самых, за которыми соседка Алины вышла во двор и погибла. Она рассказывает, что первые русские, зашедшие в Бучу, не были столь жестокими. Это подтверждает большинство жителей Бучи, с которыми мы говорили. «Они стреляли в воздух, говорили, чтобы мы не ходили по улице, но не стреляли постоянно по мирным гражданам». А вот когда украинцы начали контрнаступление, 7 марта, жизнь в Буче круто изменилась. «Те, кто пришел им на смену, были уже не люди, а звери», — говорит Алина.
С тех пор каждый день в 8 утра в город прибывала элитная бригада. — Их было немного, семь или восемь человек, и они были совсем другие. Наемники, частная армия. Они прятались за мусорными баками, деревьями, стенами, пустующими домами и стреляли по всему, что видели. Это были охотники. Бросали гранаты в гаражи, сараи. Все это длилось с 8 до 10 утра, и никто в это время не решался выйти из дома». Amnesty International потом обнаружила гильзы от бронебойных патронов, 7Н12 для оружия с глушителем, того, которым экипируют спецназ. «Мы даже шторы задергивали: при любом замеченном движении в доме, они тут же открывали огонь».
И вот как-то, эти солдаты не приехали. Время было к обеду, когда Алина увидела из окна, как двое мужчин вышли из дома напротив, возможно, в поисках дров. Оказалось, что солдаты просто приехали позже. «Одного из мужчин сразу застрелили, и он умер, другому прострелили ногу, кровь хлестала во все стороны. Я, пока они собирались уезжать, оставалась у окна. Как только их машины завелись и уехали, я вышла из дома, чтобы помочь раненому. Нашла дощечку и наложила ему шину на ногу, чтобы зафиксировать ее. Мужчине позже посчастливилось уехать из города вместе с волонтером, с красным крестом на машине, и, насколько я знаю, с ним сейчас все в порядке».
Алина, семь лет проработавшая в Москве дизайнером интерьеров, не понимает, как могла случиться эта война. Русские всегда были дружественным нам народом. Сейчас уже нет, с друзьями она рассталась. «Я вижу их в Фейсбуке, вижу, что они за войну, и это похоже на какую-то параллельную реальность. Хотелось спросить, как у них дела, как их дети, но если они поддерживают все это, как я могу с ними разговаривать?»
«Это» произносится Алиной, когда она открывает экран телефона, чтобы показать другое видео – задний двор, где лежат несколько трупов. Менее чем в двух километрах от ее дома. Мужчины с разбитыми лицами, простреленными глазами, с ожогами, глубокими порезами, со связанными, скрученными руками. Запись была сделана в Буче 3 апреля в 1,7 км от дома Алины, согласно анализу Луиша Галвао, независимого аналитика метаданных, переданных Expresso. «Мы все еще находим людей в убежищах, в гаражах, фабричных цехах, которые они использовали в качестве пристанища, на задних дворах, в машинах, домах». Мужчина, воевавший на Донбассе, рассказывает Алина, угнал автобус и собрал с улицы шесть тел, чтобы отвезти их на кладбище. «Русские поймали его, убили, а тела оставались в автобусе еще три недели, пока те не уехали». Ее муж погиб в 2015 году, сражаясь на Донбассе, в войне, которая началась с присвоения Россией части этой области на востоке Украины. У русских солдат были списки с именами мужчин, которые были на той войне, они ходили по домам и искали их, нескольких убили. «Мой друг-военный сказал мне, чтобы я сожгла фотографии и прочее, но военная форма моего мужа, как обычно, висит за дверью. Я верю, что наша судьба предопределена с момента нашего рождения. Я думала, что если они постучатся в мою дверь, я буду стоять здесь, с топором, готовая ко всему, что бы ни случилось. Они знают все. Но они так и не пришли.
Один их солдат сказал, что видел, как Андрей стоял на углу и снимал на телефон, как движется колонна российских войск. Этот солдат позвонил своим сослуживцам, которые подтвердили, что тоже видели это. Командир, прибывший через несколько минут, тоже подтвердил, что да, Андрей снимал здание, которое заняла группа российских солдат. Непонятно, как эти люди, находившиеся за углом здания, могли бы что-то увидеть. Андрею 33 года, светлые волосы с пробором посередине, серая куртка с пришитой справа эмблемой украинского флага, рассказывает историю, произошедшую с ним в Буче, на площади перед улицей Героев Майдана, где сейчас собираются соседи, чтобы совместно приготовить еду. Он говорит очень тихо. Его хлопают по спине, трясут за плечи. «Да подумаешь, голый, не переживай!» — говорит ему один из соседей, присев под зонтом и пытаясь сохранить огонь под алюминиевой кастрюлькой с уже закипающей водой, которой хватит на несколько чашек кофе.
Андрей раздраженно округляет глаза, злится, но все же решается рассказать. «Им пришло в голову, что я записывал на видео или сфотографировал, как их солдаты двигались к здании на заднем дворе, но я ничего такого не видел». Он просит нас не называть его фамилию, что типично для парней, которые еще могут быть призваны на фронт, и тогда, будучи обнародованной, она могла бы фигурировать в списках у русских. Как уже говорила Алина, обыски домов мирных жителей, совершаемые в любое время суток, в поисках оружия, бойцов ВСУ или отрядов территориальной обороны стали настоящим кошмаром наяву для тысяч семей.
«Они били меня прикладами по спине, по шее, затылку и в живот. Потом заставили раздеться, связали руки за спиной и отпустили с цепи моих собак. Думал, убьют, закрыл глаза», — продолжает Андрей. Собаки сейчас находятся в питомнике в Бородянке, где волонтеры после ухода русских обнаружили десятки мертвых или сильно истощенных животных. — «Надо поехать их забрать».
На углу у площади, напротив супермаркета «Новус», Андрея оставили на морозе, который сохранялся еще почти месяц после происшествия, когда команда Expresso впервые приехала в Бучу, 6 апреля. Когда трое мужчин набрались смелости, чтобы помочь Андрею, он даже не мог вытянуть ноги. «Было очень холодно, я долго стоял на коленях, меня пришлось поднимать в согнутом состоянии, как будто бы я сидел на стуле».
«Все это из чувства мести, не иначе», — говорит мужчина, который не хочет дальше продолжать разговор. Эта фраза звучит здесь довольно часто. Когда они поняли, что в Киеве их не встретят как героев-освободителей, они резко изменили свое поведение.
В российских танках и БМП нашли парадную форму. Говорят, что для парада, который они собирались провести. Все смеются.
Следы от гусениц танков все еще встречаются. «Они стояли здесь целый месяц с пушками, нацеленными на наши дома, ездили по улицам, заезжали во дворы и парковались там, как машины», — говорит 61-летний Александр Иванович. Он не пострадал от русских, но предлагает нам пройтись вместе с ним. Полицейский на пенсии, чья карьера началась еще в Советском Союзе, он настаивает на том, что Украина — это Европа, «с подписанными бумагами или без них», и считает, что даже самого безнадежного преступника может изменить время. «Я ловил воров, блатных, наркоторговцев. И все они сейчас в отрядах теробороны. Бывают моменты в жизни, которые разом меняют весь народ».
На некоторых воротах написано «Люди» или «Здесь семья». На других и на стенах домов – полные фразы: «Из этого дома никто не уехал».
Идет дождь. Улицы почти безлюдны. Повсюду подбитые танки, изрешеченные пулями автомобили, оплавленная военная техника, все в ржавчине, все сожжено. Кажется, то эти груды железа лежат здесь уже несколько десятков лет, однако русские ушли отсюда всего неделю назад. Александр останавливается на углу, в переулке Санаторный, возле колодца, куда жители до сих пор ходят за водой, поскольку водопровод еще не восстановлен. Указывает на улицу Полевая на заднем плане. «На этом перекрестке стоял танк, который следил за уезжающими из города машинами с гражданскими. Многие были убиты при попытке уехать, некоторые машины и люди были расстреляны из крупнокалиберного пулемета, другие погибли под автоматными очередями».
У колодца, куда приходят, чтобы набрать воды, плачет старик. Александр пытается его успокоить. «Василий, давай, соберись». Тот никак не может успокоиться и буквально кричит: «Почему они? Почему мирные люди? Война – это когда воюют военные, солдаты! Почему гражданские?». Он никак не может забыть тех двух погибших женщин на этом перекрестке, и то, что никто не подходил к ним в течение двух недель, потому что все боялись, что трупы могли быть заминированы, от чего уже погибали люди, пытавшиеся похоронить сограждан. «Они просто пришли за водой, пришли за водой».
Это были мать и дочь, их смерть подтверждена и должным образом задокументирована.
Александр дает другу носовой платок, говорит, чтобы он шел домой к жене, и ведет нас обратно на площадь, где уже пахнет знаменитым украинским борщом. Все, на что можно поставить решетку для гриля, приспосабливается здесь под «печь». Уголь горит на дне чего-то похожего на глубокий зеленоватый металлический ящик, в котором раньше могли храниться архивные папки. Даже биде и унитазы, оторванные взрывами бомб от коммуникаций, тоже служат поддонами, в которых разжигают угли. Галина Василина ждет свою тарелку супа. На ней бледно-розовая толстовка, плотные спортивные штаны и пластиковые шлепанцы поверх нескольких пар носков. Она говорит, что у нее нет другой одежды. Галина расстегивает внутреннюю молнию пальто и показывает паспорт и заламинированные бумаги, подтверждающие, что она владеет собственностью на четвертом этаже, на этой улице Героев Майдана. Поверх лестницы, ведущей к некогда ее этажу, уже нет ничего, но она настаивает, чтобы мы поднялись вместе с ней, осторожно, дабы увидеть то самое ее, чего больше нет.
От обстрелов пострадали два последних этажа дома. Сейчас — это груда щебня, битой посуды, почерневшие стены, вырванные окна, фарфор, стекло и дерево, все вперемешку. «Тяжело на это смотреть. Мне 83 года, я живу здесь 49 лет, и сейчас у меня ничего нет. У меня уже нет здоровья, чтобы восстанавливать все это, дочь живет далеко, под Львовом, а я отсюда и хочу жить здесь». В тот день, когда дом попал под бомбежку, 15 марта, Галина находилась в бомбоубежище, уже больше десяти дней. «К нам прибежал мужчина, спасаясь от бомбежки, и говорит: «Есть ли здесь кто, у кого жилье в самом первом доме по улице: верхние этажи дома все горят». А тем временем земля трясется, кругом все взрывается. Ужас! У меня ничего не осталось».
На развязке при въезде в микрорайон, где живут Андрей, Александр и Галина, есть могила. «Инна, 42 года», читаем мы на деревянном кресте. Проходившая мимо нас женщина сказала нам, что некий мужчина похоронил здесь свою жену, и после этого больше его никто никогда не видел. 26 апреля, почти через месяц после освобождения Бучи, замглавы военной администрации Тарас Шаправский сообщил журналистам, что к тому времени обнаружено 412 тел, 95% из которых уже опознаны. По всей Киевской области их более 1000. Опознание проходит в морге, где с тестами ДНК помогает бригада судмедэкспертов, в основном французы. На носилках лежат черные пластиковые мешки с телами, которые еще должны опознать родственники. На кладбище в Буча есть могилы на обочине дороги, за оградой. Места не хватает. 14-летний мальчик Артем Благодатный соорудил рядом с могилой своего дяди Александра Благодатного, 42 лет, деревянный стол. «Он был из теробороны и погиб после двух выстрелов в спину, когда выносил из машины продукты для Ирпеньского роддома», — рассказывает подросток. «Я сколотил этот стол, чтобы можно было прийти сюда выпить и закусить вместе с ним в праздник, ну, например, когда мы победим».
Он говорит, что уже хорошо понимает, что такое война: близкие подробно рассказывают ему о том, что происходит. Жаль только, что он еще не в том возрасте, чтобы пойти воевать. «Мой дядя — герой».
Дядя Александра погиб в Ирпене, еще одном городе-герое. Мост, соединявший его с Киевом, был взорван самими украинцами 1 марта, чтобы русские не могли его использовать, но последствия этого решения были трагическими. Многих из тех, кто бежал из пригорода на своих машинах, здесь были заблокированы, а артиллерийский огонь по мосту тем временем продолжался вестись с обеих сторон.
Месяц спустя после этого в Ирпень открылась дорога через ручей, к которому нужно спуститься вниз по лестнице, и пройти потом по дощатому настилу. Так волонтеры доставляют еду тем, кто оказался в изоляции. На той части моста, которая не разрушена, стоит грузовик с продуктами. Очередь с пакетами молока, риса, картошки, варенья, воды, множеством бутылок воды движется вперед и пополняется вновь новыми людьми.
Галина Мельник отвечает за раздачу еды в своем квартале в 500 метрах от моста. Война забрала ее отца и одного из сыновей. Они погибли при сходных обстоятельствах, на той же дороге. «Решили помочь женщинам и детям перебраться в Киев через лес, потому что эвакуационные автобусы к тому времени уже не приезжали; пару раз, когда они здесь появлялись, выехать отсюда было очень опасно. Они погибли в своих машинах, сын уезжал, а отец возвращался домой. Оба подорвались на минах». Две трагедии этой женщины разделяют всего пять дней. «Я хочу кричать от того, что произошло, это безумие какое-то».
Галина с разведенными в стороны руками сильно возбуждена, но она не плачет. С ней живет сын, еще одна дочь во Львове и трое внуков, которых она очень хочет снова увидеть. Это то, что заставляет ее жить дальше. «Русские говорят, что мы фашисты, но мой отец всю жизнь работал на земле. Не тот ли это социализм, о котором они все время говорят, а никакой не нацизм? Трое детей, шестеро внуков, трое правнуков: неужели он заслужил смерть потому, что был нацистом? Что Россия сделала под Киевом, — это то, что делают фашисты.». Она говорит о российской пропаганде, о том, что, со слов русских, украинцы сами довели свою страну до такого состояния. «Я была здесь весь этот месяц, видела своими глазами, как они нас атаковали».
Через пять дней после начала вторжения Россия уже контролировала основные переправы по обеим сторонам Днепра, в том числе Бучу, Ирпень, Гостомель, Бородянку, Иванков, Бровары, что позволяло армии удерживать пути снабжения с Белоруссией через дорогу, проходящую через район Чернобыльской АЭС и далее в Киев. Русские также контролировали участки шоссе E40, отрезав большую часть дорожных ответвлений на запад. Примерно 12 марта начали появляться первые сообщения о том, что их наступление захлебнулось. Попытки захватить две другие магистрали (Е95 и Н7), соединяющие Киев с Черниговом и Сумами, на северо-востоке и установить контроль над этими городами не увенчались успехом, несмотря на их постоянные бомбардировки. Сегодня все эти города освобождены, но до восстановления нормальной жизни еще далеко, и мало кто толком понимает, какой она будет. Украинская армия взяла анна вооружение тактику, которую военные аналитики называют «бей и беги»: они обстреливают вражеские джипы, машины и танки из ПТУРСов и сразу скрываются в придорожной лесной полосе. Результат их действий – горящая на дороге техника.
В некоторых из этих лесов окапывалась и российская армия. На одной из сопок вокруг Ирпеня, в селе Забучья, мы прошлись вдоль окопов, в которых укрывались русские солдаты во время украинского контрнаступления. Александр Чеч, командир первой бригады ВСУ, вошедшей в Ирпень после ухода русских поясняет нам: «Как мы видим, в этом лесу, чтобы как-то спастись от артиллерийских ударов, русские рыли эти самые окопы, здесь же или в соседних домах, которые они занимали и грабили». На полу бутылки. «Судя по всему, они много пили, может быть, от страха. В итоге им пришлось отступить на территорию Беларуси, откуда они и пришли». Между деревьями стоят брошенные без единого выстрела танки, валяется солдатская обувь, початые спецпайки. «Насколько мы знаем, они переодевались в украденную гражданскую одежду и бежали с боевого дежурства в штатском», — рассказывает нам Александр. «Для меня очевидно, что это просто армия мародеров и террористов. Поскольку они ничего не могут сделать против ВСУ, они бомбят и убивают наших детей, женщин, детей, стариков… То же самое делают террористы, когда арестовывают мирных жителей, чтобы заставить официальные власти пойти на переговоры. Но наша страна будет вести переговоры на своих условиях. Сегодня, как никогда, украинская армия и народ едины, и мы не дадим Путину навязать нам свои правила».
В 23 км на запад от Забучьей находится Бородянка, который команда Expresso впервые посетила 5 апреля, в первый же день, когда приезд туда был разрешен. 30-минутная поездка заняла два часа, потому что украинская армия перед войной взорвала, как минимум, два моста, ведущие в этот город с 12 000 жителей до войны. Мы проехали по третьему, который тоже будет подорван, если появятся данные о том, что русские снова планируют наступление, всё тут же взлетит на воздух. Мосты, ведущие в столицу, либо начинены взрывчаткой, либо взорваны. После кольцевой развязки, от которой ответвляются основные улицы города, открывается вид на разрушенные бомбежками многоквартирные дома. На площади собрались люди, в автофургоне с продуктами, задние двери которого открыты, можно взять все, что тебе нужно, никто ничего не скажет.
Миша Жикал, 51 год. Он работал мастером в конторе по ремонту бытовой техники и еще слесарем, в другом месте. Ни одно из его рабочих мест не уцелело. 24 февраля он, как обычно, приготовил завтрак для своего десятилетнего сына Игоря. Позвонила его учительница и сообщила, что занятий в школе не будет. «Я спросил почему, а она, с возмущением, спросила, разве мы не видели в новостях, что началась война. Так как Игорь первым делом с утра включает мультики, я ничего не увидел». Михаил тут же подбежал к окну: «В конце нашей улицы мы увидели заходящие в город танки».
Их семья хранила в гараже кое-какую еду и воду – на случай, если придется жить автономно в течение нескольких дней, но еды никогда не было много, потому что в этом районе живут в основном люди с небольшим достатком. «Мы знали, что такое может произойти, но никогда до конца не верили в это. А теперь оглянитесь, Бородянки больше нет».
В доме, где они жили, несколько кварталов за улицей Центральной, лопнули окна, прорвались трубы. Света нет, есть электрогенераторы, но топлива для них часто не хватает. Дом по-прежнему пригоден для жизни, но семья все последнее время провела в подвале, где они жили последние 15 дней после начала войны. «Мы уехали, потому что у нас не хватало еды, мы не могли особо откладывать, денег уже не хватало, мы были бедные. Теперь будем жить за счет того, что дают, потому что я пока не знаю, чем смогу зарабатывать».
Только тут Миша прослезился. Текущая по щеке слеза прочерчивает светлую дорожку на его испачканном пылью лице после дней, проведенных за рубкой дров и разбором завалов соседских домов, когда он помогал тем, кто больше не может этого делать. Через три дня ему снова позвонила учительница: во время бомбежки погибла десятилетняя одноклассница Игоря. «Русские начали с того, что ее нужно срочно похоронить на заднем дворе, вы понимаете? Потом дали час на похороны. Очень любезно с их стороны, не правда ли?»
С улицы видны полки с книгами, шкафы с посудой, столики. Из здания напротив, возле детской площадки, выходит Ольга Кулиш. Ей 48 лет, работает специалистом по пищевой безопасности. Она выглядит очень озабоченной и просит нас помочь перевезти спальные матрасы к ней домой. В ее квартире и в других свободных домах будут размещаться пожилые люди, им страшно оставаться одним.
«Первые две-три недели мы видели обстрелянные машины прямо посреди улицы, еще с телами погибших внутри», — рассказывает Ирина Шашенко.
«Эта бомба прилетела 25-го числа, выбила все окна с этой стороны, и в доме стало невозможно холодно. Через пять дней после начала войны света уже не было, все стало очень непросто, впрочем, как и до сих пор». Он показывает на здание, которое кажется разрезанным пополам, как торт, ванильного цвета. Русские направили сюда несколько человек для того, чтобы разместить своих солдат в наших домах, заставить нас их расселить.
В доме, где она живет, раньше проживало около 200 человек, в 30 небольших квартирах, сейчас здесь только она одна. В ее квартире разбито окно, осталось несколько тарелок и какие-то вещи. «Только благодаря лику Девы Марии, что у меня на стене, эти стены не обрушились на меня».
Ольга отдала русским комнату и все удобства, какие только могла предоставить. «Конечно, мы не могли им сказать «нет», они даже и не просили нашего согласия. Но я и не могу сказать, что они с нами грубо обращались. Тот, кто жил в соседней с мое комнате, однажды даже принес мне воды и еду, правда, другой из них посреди улицы взял и разбил каблуком мой телефон». Миша говорит, что его мобильный телефон тоже разбили, когда он вышел в поисках еды, после десяти дней, проведенных в подвале: русский солдат сказал, что фотографировать запрещено. Вообще, сотовые телефоны здесь практически бесполезны, сеть исчезает сразу после того, как ты выезжаешь из Киева.
Под завалами до сих пор видны тела погибших, из-под куска бетона выглядывает женская рука с покрашенными красным лаком ногтями . Военные спрашивают людей о том, что им нужно в первую очередь. Разрушения почти тотальные, как ни в одном другом городе, который мы посетили. На сожженном и изуродованном танке нарисована буква Z. Это один из символов российской армии, как и буква «V». Обе они нанесены аэрозольной краской разных цветов почти на всех доступных поверхностях: на автомобилях, стенах и дверях домов, фасадах, гаражных воротах, зданиях бензоколонок, рекламных объявлениях. Даже автомобили, расстрелянные и сожженные русскими, помечены этим посмертным знаком.
Появляется Ирина Шашенко на велосипеде, в синей шляпке. Она улыбается. Ирина была преподавателем украинского языкв в средней школе. Она рассказывает, что ее жизнь разделилась на две части: «Есть одна до войны, а другая, которая, как мне кажется, главная, началась после войны». Она вовремя не уехала, потому что не верила, что ее небольшой городок без каких-либо военных объектов и инфраструктуры может быть подвергнут нападению. Ирина рассказывает, что русские занимали и грабили дома. «Они селились, где хотели, и брали все, что хотели. Вы, должно быть, слышали, что они крали телевизоры, что пользовалось у них самым большим спросом, микроволновые печи, стиральные машины, одеяла и матрасы, детские игрушки. Забирали машины, микроавтобусы и наполняли их всеми этими вещами».
Рядом находится разрушенная квартира матери Ирины, на улице Ленина, 332, 1 этаж. Мама Ирины, дети 16 и 19 лет, муж и отец сейчас в соседнем селе, с ними все в порядке. «В течение первых двух-трех недель мы то и дело видели машины, обстрелянные прямо посреди улицы: люди пытались бежать и были убиты. Их тела потом еще долго оставались внутри. Не знаю, как потом убрали отсюда эти машины».
Ирина рассказывает, что ее близкий друг три дня подвергался пыткам за то, что снимал, как танки заходили в город. Он один из погибших, которых со связанными за спиной руками выносили из этого белого дома, что напротив дома матери Ирины. Тела обитателей этих разрушенных жилищ разбросаны среди досок, цемента, бетона и мусора, оставшегося после их обрушения. Проходящие мимо могут все это видеть. «Очень страшно выходить из бомбоубежища, тяжело видеть разрушенный дом матери. Не знаю, смогу ли я вернуться к жизни здесь, в центре города. У нас все хорошо, мы живем подальше отсюда, но вернуться жить сюда будет сложно, потому что вся их жестокость – она ведь здесь осталась. Мы выжили, конечно, но ощущения радости внутри у нас уже нет».
После окончания оккупации подразделения бригад территориальной обороны организуют очистку дорог и мостов. В штабе 128-го батальона в Киеве подполковник Александр Белоус распределяет задания между своими подчиненными: одни будут помогать в поисках тел, другие будут расчищать дороги, мосты, улицы, третьи продолжат регулярную боевую подготовку, завтра будет пересменка. «В первый же день войны командиры батальонов собрались, чтобы разработать план мобилизаци, но только за несколько часов я получил уже более 1000 заявлений, многие из них от ветеранов, воевавших на Донбассе. Они как никто знают эту войну, знают, что она будет продолжаться, и что мы не можем ослабить бдительность», — говорит Билоус, бывший пограничник, служивший на границе с Россией. У него есть готовый ответ на вопрос, почему Украина только обороняется и почти не атакует. «Если бы мы вошли на их территорию, мы были бы захватчиками, оккупантами, но мы просто хотим защитить наши международно признанные границы».
Наша группа продолжает ехать на машине вслед за его солдатами, которые высаживают нас в Залесье, селе в 43 км к северо-востоку от Киева. Это еще один тяжелый день недели, которая началась с извлечения трупов из-под завалов, когда мы побывали в расположении 128-го батальона. На некоторых воротах домов написано «Люди» или «Здесь семья». На других и на стенах домов читаем полные фразы: «Люди из этого дома не уехали» или «Здесь живут дети». Во всех домах, которые мы посетили, которые были заняты российской армией, как и дом Елены Романенко, везде мусор. В крыше одного – большая дыра от бомбежки, небо видно. Подушки на полу, грязная одежда, боевые пайки, грязь, зеленые бушлаты, армейская обувь, следы от погашенных окурков на стенах, окурки на полу, пивные банки, бутылки из-под виски, водки, томатный соус, разлитый на столе, грязные кастрюли и тарелки, открытые консервные банки, сломанные стулья. «Это было 8 марта. Я находилась у окна и увидела выезжающую на улицу военную колонну, хотела позвать сына, но не успела, побежала в укрытие и через несколько минут мы услышали, как во двор въехал танк». Елена спряталась в подвале со своей 51-летней дочерью, 71-летней лучшей подругой (ее одногодкой), 84-летней соседкой и их собакой. Люди питались капустой, огурцами и маринованной свеклой, собаку кормили сырой картошкой. «Мы спали целых десять дней, сидя на стульях, на полу спать было невозможно, это было бы все равно, что спать в морозильнике». Свет – только от свечей.
«Мы читали наизусть молитвы, рассказывали друг другу истории из своей юности: мы с подругой знаем друг друга с 19 лет, есть что вспомнить. Мы старались делать гимнастические упражнения, чтобы сохранять подвижность суставов и согреться. Слава богу, я взяла с собой одеяла. Когда вода закончилась, Елене пришлось набраться смелости, чтобы выйти и попросить помощи у русских. «Танк стоял у двери подвала, мы не могли открыть ее, чтобы выйти, пришлось стучать и кричать о помощи». Наконец какой-то солдат открыл дверь. - Что ты здесь делаешь? - спросил он. «Мы прячемся от бомбежки, ясное дело», — ответила Елена. Солдат принес ей хлеба и воды, но только ночью, после того как его командир уснул. «Он не мог нам помочь, по крайней мере, так он сказал, он даже не мог никому дать воды. Этот мальчик был добрым, мы выжили благодаря ему. Однажды он принес нам воды и попросил, чтобы я помолилась за него, чтобы я простила его». Елена сказала ему, что Бог прощает всех кающихся. «А я сама не знаю, смогу ли…».
Tem dúvidas, sugestões ou críticas? Envie-me um e-mail: clubeexpresso@expresso.impresa.pt
Assine e junte-se ao novo fórum de comentários
Conheça a opinião de outros assinantes do Expresso e as respostas dos nossos jornalistas. Exclusivo para assinantes